Юджин Морозов, который, наконец, нашел издание, в котором он на сто процентов свой, предлагает марксистскую критику идеи «права на оффлайн». Проблема показательная: изобретение мобильной связи сделало наемного работника постоянно доступным для работодателя, а появление интернета и портативных устройств привело к тому, что большую часть работы можно делать где угодно, и это знают обе стороны трудовых отношений. Так что если прежде вы работали в офисе, а дома имели досуг, то теперь срочный отчет может настигнуть вас где угодно: на дне рождении сына, в отпуске, в ванне или на похоронах. Причем часто у вас не будет подходящей отговорки: разве вы с боссом не делаете общее дело? Разве вы не человек компании?https://www.theguardian.com/commentisfree/2017/feb...Во Франции закон о «праве на оффлайн», предполагающий, что наниматель оговаривает часы, в которые работник должен быть доступен для звонков и писем, действует с 1 января. В прошлом году, как пишет Морозов, аналогичный закон был внесен в парламент Южной Кореи. Некоторые крупные международные компании уже ввели подобную практику, не дожидаясь регулирования на уровне национального законодательства.Тезис Морозова, заключается в том, что проблема права на оффлайн не может быть редуцирована исключительно к законодательно закрепленным правам работника не отвечать на письма и звонки в течение определенного времени суток или дней недели. Data-общество и статус всеобщей connectivity сегодня используется страховыми компаниями, финансовыми стартапами и миграционными службами - если вас нет в Facebook, то цена за это может оказаться слишком высокой, вам не дадут скидку на страховку, льготный кредит, а пограничник будет задавать слишком много вопросов.Другой автор Guardian там же пишет манифест: оффлайное существование - новая форма роскоши и престижного потребления, нет ничего более крутого в современном мире, чем не иметь Инстаграма, в котором вы рассказываете о своих путешестивях.От «права на оффлайн», продолжает Морозов, могут проигрывать одни компании - наши работодатели - но по прежнему выигрывают компании вроде Facebook, которые зарабатывают на том, что анализируют любые данные, которые мы оставляем в сети. Поскольку досуг защищенного «правом на оффлайн» работника все равно будет строиться на подобных технологических платформах. «Цифровой детокс» в свою очередь является еще одной коммерческой услугой, доступной либо в виде коммерческих приложений для смартфонов, либо в виде оффлайновых реабилитационных программ. Капитализм в любом случае найдет способ зарабатывать на новом «праве на оффлайн».Еще хуже положение людей в новой цифровой экономике, таких как водителей Uber. Им не у кого требовать права на оффлайн, поскольку у них нет работодателя. В то же время логика платформы, которую они используют для заработка, предполагает, что у них не может быть определенного времени, в которое они могли бы отключаться от сети: это привело бы к потере денег.Вывод Морозова в том, что традиционный социал-демократический подход, построенный вокруг защиты прав работников, в data-обществе защищает лишь привилегированное меньшинство, располагающее, во-первых, постоянным доходом, а во-вторых, достаточными привилегиями для коммерческого цифрового детокса.Одна из очевидных проблем этого анализа Морозова связана с тем, что в качестве аксиом в ней берется, во-первых, существование добросовестного демократического государства, во-вторых, честные институты рыночной экономики, в которой обогащаются, например те, у кого больше data. Стоит перенести рассказ Морозова из Великобритании в Россию, как выяснится, что connectivity хороша ровно до тех пор, пока оно позволяет спасти тебя от избиения полицейским или покинуть ряды бюджетников, гадающих, когда будет зарплата.Корпорации и риски data-экономики - это такие же проблемы привилегированного меньшинства, как и «право на оффлайн» в интерпретации Морозова.Шире - проблема марксистской критики такого типа в том, что она всегда акцентируется на социальных рисках технологий и отворачивается от возможностей. Это своеобразный марксизм-луддизм, логика предельно чуждая самому Марксу, который в восстании машин видел прогрессивные контуры будущего мирового пожара.