Продолжаем рассказы от первого лица. Каким образом творилась история после крушения Союза. И сравниваем с нашим временем.Политические технологии — это инструмент воздействия на политические процессы таким образом, чтобы политические игроки достигали нужных целей. Политическим и бизнес-консалтингом я занялся в конце 1990-х годов. Я искал себе сферу применения после того, как закончил ВГИК. Тогда в кинематографе много сделать было нельзя, его тогда фактически не было. Начиная с 1995 – 1996 годов я стал заниматься различными социологическими проектами, затем стал работать в проектах Всемирного банка, связанных с общественным просвещением. Это было в основном правовое и бизнес просвещение. Я работал в компании, которая отвечала за их реализацию в России. В начале 2000-х годов проработал два года в ФЭПе у Глеба Павловского, возглавляя его медиа-холдинг: «Страна.ру», «Вести.ру». После этого я открыл собственную компанию «Агентство стратегических коммуникаций», которая вела в том числе избирательную кампанию «Яблока». В 2003 году наша избирательная кампания и моя компания были разгромлены из-за того, что «Яблоко» поддерживал «ЮКОС». После этого я уехал в Лондон и стал заниматься бизнесом. Получил международную степень MBA, занялся финансами. Я не могу сказать, что совсем не вспоминаю сейчас политические технологии. Они мне дали определенный подход для видения остальных дел. Это мне помогает в стратегическом планировании и в ситуационном анализе. Было несколько ключевых различий работы политтехнологов в 1990-е и 2000-е годы. В первое постсоветское десятилетие политтехнологии — больше искусство, чем наука. Были люди, которые выполняли функции политических технологов, не учась по учебникам, имея разный бэкграунд. Они брали заказы и изобретали политические технологии с нуля. В 2000-е годы политические технологии стали наукой, появились факультеты в вузах. В это время они стали организованным и технологизированным отлаженным процессом. В 1990-е годы степень непредсказуемости результата была несравнимо выше. Я бы сказал, что роль полититтехнологических инструментов была выше, чем даже в ранние 2000-е годы, когда стала отстраиваться «вертикаль власти». В нулевые то, что в Кремле называлось «электоральным планированием», то есть планированием политических конфигураций в регионах, стало самым важнейшим явлением российской политики. Поэтому целью политических технологий становился уже не электорат, а разные части элиты. И, конечно же, сильно изменились деньги. В 1990-е годы суммы, которые фигурировали в избирательных кампаниях, казались бешенными. Например, мой приятель, который пошёл работать на избирательную кампанию 1996 года, стал получать полторы тысячи долларов — до этого он в месяц имел не больше 50 долларов. Но это не сравнимо по масштабам с денежными вливаниями 2000-х годов. Вынужденная малобюджетность 1990-х годов диктовала более креативный подход и «магическое» выжимание соков из имеющихся ресурсов. Потом это стало менее распространено, и избирательные технологии стали связаны с обычной рекламой, со стандартными полевыми агитационными мероприятиями. В 1990-е годы пытались придумать политические разводки, которые моментально делали кандидата из ниоткуда узнаваемым. Я не говорю, что потом креатив закончился, но от него стало меньше зависеть. Конечно, по 1990-м годам у меня больше ностальгии, потому что это была молодость и открытие нового во всём. Но и потом было, скажем так, неплохо. Когда консультируешь партию или любую организацию, то это всегда связано с возможностями выстраивания отношений с разными людьми, вопрос игры с разными участниками. Многие ошибочно думают, что если они договорились со спонсорами и лидерами партии, то они сделали главное. Нет, нужно работать со всеми на разных уровнях. Многие коллеги на этом погорели, их торпедировали партийным аппаратом и средними менеджерами партий. Эти люди обычно и лишают политтехнологов, работающих с партиями, заказов. Поэтому политтехнолог должен быть полезным каждому важному человеку в партии. Индивидуальные консультации — это другая история. Это психология, тут возникает связь как между врачом и пациентом, потому что важно полное доверие. Комментаторы, которые считают ФЭП ответственным за всё ныне происходящее в стране, безумно льстят его бывшим сотрудникам. Безусловно мы принимали участие в создании многих аналитических и медийных инструментов, которыми пользовалась Администрация президента. Когда я вижу сегодня многие проекты Кремля, то понимаю, что те инструменты не были не самыми эффективными. Я не отрицаю определенной ответственности. Но это ответственность создателя ножа за то, что кто-то ножом отрезал палец. После работы в ФЭП я не общался с его сотрудниками и не видел, чтобы они лично осознавали какие-то последствия своих действий. Большая часть происходящих ныне тенденций — это результат работы Володина. Я считаю, что президентская кампания 1996 года все еще не исследована по-настоящему. Нужно изучить отдельно и кампанию самого Ельцина, и кампанию связки Ельцин-Лебедь. С научной точки зрения также хорошо бы изучить первую кампанию «Единства» и Путина в 1999-2000 годы. Сейчас о них ходит много легенд и анекдотов, а вот серьёзного научного анализа не проводилось. В мировом опыте считаю крайне интересной вторую кампанию Тэтчер. Меня вообще интересуют «тёмные лошадки», когда ты берешь кандидата на выход, которого считают не избираемым. А ты поворачиваешь кампанию таким образом, что он выигрывает или достигает результата, который никто не прогнозирует. Такие кампании самые интересные. И вот у Тэтчер была такая кампания. Во многом сыграли свою роль Фолькленды. Но как там была проведена работа с электоратом! Да и последняя победа консерваторов в Великобритании во многом напоминает ту кампанию. В частности, Евгений Минченко сделал очень качественное ее исследование. Как в любой профессиональной области сложно разделить Запад и Россию. Живя в России, все склонны думать, что она уникальна. Это не так. Кампании в странах, где демократия только появляется или существуют некие полуавторитарные режимы, очень похожи между собой. Есть же целые гастролирующие международные компании, которые делают по одним и тем же лекалам успешные кампании и в Латинской Америке, и в Африке, и на постсоветском пространстве. Поэтому всегда есть, чему поучиться. Но не уверен, что опыт, полученный в России, может быть эффективен в избирательных кампаниях в той же Великобритании. Американские технологии тоже там не всегда применимы. Меня поразило, что в Великобритании не принято делать телевизионную политическую рекламу. Но вот фактор непосредственного общения кандидата с избирателем в Великобритании играет очень высокую роль. Там же очень маленькие избирательные округа, поэтому кандидат может пообщаться фактически с каждым избирателем. Иногда мне как бывшему политтехнологу и стороннему наблюдателю хотелось дать советы некоторым кандидатам. Помню, как размазывали лидера лейбористов Милибэнда по той же технологии, что и Зюганова в 1996 году — «Не дай, Бог!» И вот эта кампания консерваторов и Кэмерона была очень технологичной и построенной на том же лозунге «Голосуй или проиграешь». Если ты не проголосуешь за консерваторов, то придут безумные социалисты, введут налоги и экономика встанет. Милибэнд очень неудачно этой кампании оппонировал. У него не было альтернативной повестки, на которую пришлось бы реагировать уже консерваторам. Если бы я работал на него, то придумал бы как напасть уже на Кэмерона, как демонизировать консерваторов. Нужно было использовать страхи электората, которые в отношении консерваторов в изобилии имеются у среднестатистического британца. Но Милибэнд действовал как тот же Зюганов, он обращался только к своему ядерному электорату, который за него и так проголосует. Маловероятно, что я вернусь к ведению избирательных кампаний. И река изменилась, и я изменился. Но какой-то содержательный консалтинг на стыке бизнеса и политики мне интересен. ВЕЖЛИВЫЙ ОТКАЗ25 ДЕКАБРЯ 2015 Г. Глеб Черкасов зам. главного редактора газеты «Коммерсант» Историю выборов в современной России удачнее всего описывает старая притча, в которой отец посылает сына, выросшего в достатке и безделье, на заработки. Мать, жалея кровиночку, тайком дает ему деньги, вот, мол, отдай отцу, скажи, что заработал. Сын отдает отцу деньги, а тот кидает их в огонь. Сын пожимает плечами, на следующий день снова берет у матери деньги и снова видит их в печи. Наконец, у матери кончаются деньги и сыну приходится на самом деле зарабатывать. Когда он приносит несколько монет домой, отец снова кидает их в печь. Сын не выдерживает и с криком начинает выгребать деньги из горячих углей. И тут отец говорит: «Вот теперь я вижу, что эти деньги ты заработал сам». В 1987 году прямые, свободные и альтернативные выборы по сути своей были сродни полетам в другие галактики: когда-нибудь – да, но в обозримом будущем – нет, потому что невозможно. А уже через 10 лет любой гражданин имел право выбирать всю власть, от местного самоуправления до президента включительно. То, что в других странах добывалось годами и десятилетиями, население России получало, затратив на это по историческим меркам самый минимум усилий. В 1989 году политически активные граждане протестовали против системы окружных комиссий, которые давали властям возможность отсекать неугодных кандидатов. В 1990 году ее уже не было. Михаила Горбачева президентом СССР избрали на съезде народных депутатов в марте 1990 года. За президента РСФСР Бориса Ельцина в 1991 году голосовали уже на всеобщих выборах, этому предшествовала небольшая политическая кампания с референдумом о целесообразности введения поста президента. Это, пожалуй, единственные примеры того, как граждане добивались права выбирать. Именно поэтому конец 80-х начало 90-х вспоминается как время небывалого политического подъема. Концентрация событий порождала надежды, которые в иной момент и не могли бы появиться. От выборов ждали чуда. «Скажите, а почему император Византии Юстиниан не воспользовался предоставленными ему полномочиями и не установил комплексом законодательных актов основы феодализма?», – этот вопрос в конце 80-х годов задал руководителю семинара студент второго курса исторического факультета МГУ Квасков. Руководитель семинара не нашлась, что ответить, и свела разговор к какой-то менее остросюжетной теме. Наивный вопрос студента Кваскова отражал массовые общественные настроения, если угодно, всеобщую веру в то, что достаточно принять некие законы, и все будет очень хорошо. И, может быть, даже отлично. А для того, чтобы дарующие всеобщее счастье законы были приняты, надо проголосовать за того, за кого надо. Голосовали. Те, кого выбирали, поначалу даже пытались принимать законы, от которых должно было случиться всеобщее счастье. Закономерное отсутствие желаемого результата списывалось на то, что не совсем тех, кого надо, выбрали. Как только надежды перестали сбываться, от выборов стали отказываться, при этом без особого сопротивления. Считается, что началось это при Владимире Путине, однако прецедент был создан его предшественником Борисом Ельциным. В 1993 году обе палаты Федерального Собрания избирались при помощи прямого голосования. Однако в 1995 году президентская администрация была крайне заинтересована в улучшении отношений с региональными элитами. Поэтому появился законопроект, по которому Совет Федерации стал комплектоваться из глав регионов и руководителей региональных парламентов. Общество отнеслось к этому равнодушно. С тех пор порядок формирования верхней палаты парламента менялся несколько раз, но о прямых выборах верхней палаты парламента речи больше не было никогда. На территории бывшего СССР Россия была чуть ли не единственной страной, в которой глав регионов избирали напрямую. Такая возможность существовала с 1993 по 2004 годы и была возвращена в 2012 году. Вспомнить общественную кампанию за введение выборов глав регионов или против их отмены трудновато. Их не было. Считается, что Болотная площадь в 2011 году добивалась в том числе и губернаторских выборов. Если такое требование и было, то явно не среди первых пунктов. Также было и с отменой депутатов в одномандатных округах: без горя встретили отмену в 2004 году, без радости – возвращение в 2012 году. Происходящая повсеместно ликвидация прямых выборов мэра встречает сопротивление, но явно не по масштабу процесса. Общественные слушания, два-три митинга, несколько статей, записи в блогах. Возможно, если завтра выяснится, что за какой-то необходимостью надо отменить выборы в Госдуму, больших протестов не будет. Ну а собственно из-за чего тут копья ломать? Впрочем, гораздо раньше отказа от выборов как таковых, граждане в массе своей отказались от повседневной политической работы. Понимание того, что отправка бюллетеня в урну – это только малый фрагмент большого дела, ушло почти сразу в начале 90-х. Участвовать в выдвижении кандидатов, обсуждать их программы, формировать структуры поддержки, защищать голоса, протестовать из-за нарушений на выборах – всем этим занимались слишком недолгое время слишком незначительное количество граждан. Стремительность, с которой пришел результат, создала ощущение того, что ничего больше делать не надо и теперь остается только наслаждаться плодами демократии. Ну а когда плодов не случилось, наступило разочарование. Политическая активность слишком быстро стала синонимом либо беспринципного карьеризма, либо откровенного юродства. Именно поэтому уже в середине 90-х годов политтехнологи предпочитали проводить кампании без общественных активистов, с наемными работниками было проще. К ним привыкли настолько быстро, что, когда московский политтетхнолог в одном из южных регионов столкнулся с настоящими активистами, которые были готовы стоять до последнего за своего кандидата (речь там, скорее, шла не о политической борьбе, а о межэтническом конфликте), он просто забыл, как обходиться с такого рода поддержкой. На самом деле, бурный расцвет политических технологий, случившийся в России за последние 25 лет, был обусловлен необходимостью заместить гражданскую активность. Когда нет энтузиазма, нужны инструменты управления массами и умение этого результата достигать. Лучшие политтехнологи вышли из демократической волны, однако ценности, которые были дороги им в конце 80-х, уже через 10 лет стали условностями. Собственно говоря, те люди, которые создавали институты выборов, их сами и хоронили. Никакой предвзятости и никакого сознательного выбора в пользу превращения выборов в соревнование по освоению денег и технологий. Ценности подменялись постепенно, исподволь, и не случайно каждому политтехнологу, который вышел из конца 80-х, почти всегда надо было убедить не только себя, но и окружающих, что его кандидат, его политическая сила не такие плохие, а в целом может быть и даже лучше других. Войны воодушевленных наемников не могли продолжаться вечно. Всплеск политической активности 2011 года потому и оказался таким заметным, что тысячи людей пошли не просто на митинг или участки для голосования, а записались в члены избирательных комиссий, объявив о своей готовности заниматься политической работой на протяжении достаточно долгого времени. Возможно, этот порыв уйдет в песок. Но не исключено, что вновь вернувшееся желание тратить хотя бы немного сил и времени на политическое обустройство, принесет рано или поздно плоды. -TRmVxrhB2aNzEItTzdWrZ_S4qgHsVG1OtaM6BNSA